Зато нам достоверно известно в каком плачевном состоянии находятся немногие памятники той героической эпохи у нас на Островах.

Мемориал солдатам Кардиганского полка построен в 1900 году в сквере, напротив здания железнодорожного вокзала станции Уокинг.

Лишь внимательный глаз теперь сможет рассмотреть на покрытой патиной бронзовой табличке, прикреплённой у подножия обелиска, надпись, что памятник реставрировали последний раз аж в 1946 году.

Каменные откосы обелиска покрыты слоем голубиного помёта. Известняк почернел, и кое-где треснул. В трещинах угрюмо зеленеет мох. Бронзовые фигуры, изображающие бегущих в атаку солдат Кардиганского полка, требуют очистки от грязи и тщательного осмотра на предмет коррозии металла.

А гранитная пирамида на вершине холма в Примроуз-хилл с вершины до основания исписана и изрисована безбашенными граффити. Причём иные рисунки имеют откровенное похабное содержание.

Мы призываем граждан Британского Содружества, а также всех неравнодушных людей, в канун 110 летнего юбилея со дня избавления от марсианского ига, объединить свои усилия в деле сохранения исторической памяти и возрождения духа свободы и демократии Свободного Мира.

Отредактировано КФТ (2015-05-20 15:18:43)

Падал прошлогодний снег.

Прижавшись к дощатой щелястой стенке, я сидел на снегу, сжимая в ладони холодную пистолетную рукоятку. Снегопад начался недавно, но очень кстати. Теперь падающие с затянутого низкими серыми тучами огромные хлопья снега старательно засыпали мои следы, по которым меня могли отыскать мои преследователи.

Стараясь не выдать паром дыхания своё убежище, я осторожно выглянул из-за угла сарая. Сквозь густой росчерк снегопада никакого движения во дворе я не увидел. Но это ничего не значило. Я сам, будучи в роли преследователя-поисковика, никогда не появлялся на открытом пространстве, не осмотрев предварительно из-за угла дома двор.

Интересно, сколько сейчас времени, подумал я, откидываясь спиной на стенку сарая. Рука с пистолетом совсем закоченела, варежки давно промокли, и я засунул пистолет за отворот пальто. Прежде чем стянуть с рук варежки, и начать отогревать покрасневшие руки за пазухой, я прислушался. Но снегопад погасил все звуки в округе. Да и вряд ли мои преследователи были столь неосторожны, чтобы искать меня с топотом и гиканьем. Который сейчас час? Не опоздать бы в школу…

Утром я проснулся в первый раз ещё когда за окном было темно. Верхний свет в комнате был выключен, горела только настольная лампа, да и то, стеклянный плафон был прикрыт с одной стороны газетой. Это, чтобы свет не падал мне в лицо. В сладкой тягучей полудрёме я перевернулся на другой бок, умащиваясь под тёплым ватным одеялом. И как это только взрослые в такую рань просыпаются? Потом я снова заснул.

Второй раз я проснулся от дребезжания будильника. Это мама его завела на девять часов. Подразумевалось, что я проснусь, сделаю зарядку, умоюсь, позавтракаю. Потом повторю уроки на сегодня, соберу тетрадки и учебники в портфель, оденусь и пойду в школу.
А на самом деле я, не раскрывая глаз, дослушал затихающее треньканье старого будильника и минут десять ещё праздно повалялся в постели. Вставать надо было обязательно, потому что мы ещё со вчерашнего дня договорились с ребятами встретиться во дворе на горке.
Но чтобы встать, надо было вылезти из-под одеяла, а в комнате было довольно прохладно. На зиму мама всегда заклеивала широкими полосками бумаги оконные рамы, но всё равно, расписав изнутри дивными морозными узорами стёкла наружной рамы холод проникал внутрь комнаты.
Мы жили на верхнем этаже старого трёхэтажного дома в огромной коммунальной квартире.

Рядом с нашим домом стоял ещё один жилой двухэтажный дом. Оба дома принадлежали заводу, который производил двигатели для самолётов. Наш дом стоял между кузнечным цехом и заводской столовой. Соседний дом, где на втором этаже жил мой друг Олег, стоял почти вплотную к нашему дому. Между домами был узкий, метров в шесть шириной проезд. От остальной территории завода наши дома были отгорожены высоким кирпичным забором с колючей проволокой по гребню.
Когда-то от заводской столовой до берега реки рос яблоневый сад, но ещё до моего рождения часть сада была вырублена, и там расположились одноэтажные строения заводского гаража. Оставшихся деревьев, вместе с несколькими растущими между кузнечным цехом и нашим домом огромными тополями вполне хватало для нашего мальчишеского счастья.

Даже если нам надоедало играть во дворе, то всегда можно было перебраться по железнодорожному мосту на другой берег реки.

На том, крутом берегу, прямо напротив нашего двора, с незапамятных времён стояло каре монастырских зданий с “луковицей” надвратной церкви и высокой колокольней посередине монастырского подворья. Монастырские корпуса располагались метрах в пятидесяти от гранитной набережной на первом береговом уступе. Справа от него, если смотреть из окна в общем коридоре на нашем третьем этаже, был ещё один береговой уступ с крутым, поросшим кустарником откосом.
Когда-то на этом уступе трудолюбивые монахи, а может и крепостные крестьяне, выкопали два прямоугольных, довольно глубоких пруда. Нам, мальчишкам, было невдомёк, что эти пруды выкопали не для красоты, и не для того, чтобы мы катались в них на самодельных плотах, а для разведения рыбы. Я, например, узнал об этом от приятеля Кольки, которому об этом рассказал его отец.

Оказывается, монахам нельзя есть мясо животных, а вот рыбу – пожалуйста. Вот и разводили в этих прудах монахи жирных карпов. К тому времени, когда мы появились на свет, монахи уже давно в монастыре не жили, а были там какие-то мастерские. И в прудах карпы тоже не жили. В них кроме карасей и лягушек ничего не водилось. Уж мы то, мальчишки, в этом успели убедиться, часами рыбача летом на берегах монастырских прудов в зыбкой зелёной тени старых деревьев.

Поразмышляв о грядущей рыбалке, я всё же заставил себя выбраться из-под одеяла. В пижаме было прохладно, но я решил, что переоденусь после умывания. Сунув ноги в чёрные спортивные кожаные тапки на шнурках, которые я донашивал с лета, я прошлёпал по холодным крашеным доскам пола к входной двери. По пути я прихватил из шкафа у двери зубную щётку и зубной порошок в плоской жестяной баночке, потом стащил с настенной вешалки белое вафельное полотенце. Полотенце я повесил себе на шею и, оттянув свободной от щётки и порошка рукой задвижку на накладном дверном замке вправо, вышел в коридор. Наша комната была возле входа с огромной лестничной площадки в широкий коридор коммуналки. Я повернул налево, и пошёл по полутёмному заставленному по стенам сундуками и шкафами коридору. Серый свет зимнего позднего утра, проникал в коридор сквозь заиндевелые стёкла единственного окна.

Там, у окна в торце коридора был туалет на один унитаз, освещаемый днём через узкое высокое окно, и тёмная мрачная комната, окрашенная тёмно-зелёной краской по штукатурке, с жестяным умывальником на стене и длинной деревянной полкой слева от умывальника. Под потолком умывальника на электрическом шнуре висела маломощная лампочка, которая еле-еле освещала умывальник тусклым жёлтым светом. Сначала я посетил туалет по большим и малым утренним делам. Оконное стекло в туалете только в нижней своей половине было покрыто морозными узорами, поэтому, сидя на холодном деревянном стульчаке я рассматривал поверх ржавых, крашенных в коричневую краску, откосов крыши соседского дома серые монастырские корпуса, и летающих вокруг колокольни ворон.
Внезапно пол под моими ногами слегка вздрогнул, а через секунду до моего слуха с улицы донеслись приглушённые расстоянием и стёклами удары парового молота в заводском цеху.

Честно говоря, мы все так привыкли к этим звукам и вибрации, что почти не обращали на них внимания. Иногда на заводе проводились стендовые испытания авиационных двигателей на ресурс. И тогда днём и ночью мы слышали надсадный вой работающего на полных оборотах двигателя. К этому звуку мы тоже привыкли.

По праздникам: на майские, на 7-е ноября, на Новый Год завод не работал. И тогда над всей заводской территорией воцарялась абсолютная, звенящая в ушах тишина. Только по набережной иногда  проезжали редкие пустые троллейбусы, у которых через одну остановку от нашего дома был конец маршрута - круг.

Зябко поёживаясь в полутёмной умывальной, я почистил зубы. Потом умылся холодной водой, с жестяным звуком льющейся из позеленевшего от окислов латунного крана в раковину. Вытирая на ходу лицо, я вышел в коридор и столкнулся в нём с приятелем Сашкой, который тоже спешил совершить утренний туалет. 
     
-Привет! –сказали мы друг другу одновременно.

-Гулять идём? –тут же на ходу спросил Сашка, устремляясь к двери туалета.

-Ага! Заходи за мной! –ответил я.

В комнате я засунул жестянку с зубным порошком и щётку в шкаф, повесил полотенце на гвоздь, и стащил с себя пижаму. Синий лыжный костюм из толстой материи я разыскал не под своей железной кроватью, куда ногой задвинул его с вечера, а на спинке старого скрипучего деревянного стула с гнутыми ножками. Кроме мамы на стул костюм повесить никто не мог.

-Вечно она вещи перекладывает так, что потом их не найдёшь! –проворчал я.

Потом подошёл к обеденному столу и приподнял белую тряпочку, которой мама прикрывала продукты, которые оставляла мне на завтрак и обед.

-Ага! Бутерброды – это хорошо! А чай пить не буду! -подумал я засовывая в рот кусок белого хлеба с маслом, и ища взглядом на столе сахарницу. Тащиться на общую кухню, ставить чайник на газовую плиту, ждать пока зафыркает вода в старом эмалированном чайнике и из носика появится струйка пара… Не-а, обойдусь! А то ещё можно и не успеть чаю напиться – Сашка заявится и потащит на улицу.

Отыскав сахарницу, я залез в неё тремя пальцами, схватил ими щепоть сахарного песка, и посыпал сахаром тонкий слой масла на хлебе. Так стало гораздо вкуснее.

Я пожалел, что вчера уничтожил целый тюбик сгущенного молока. Но, вкуснотища же! Это молоко появилось в продаже в продуктовом магазине, что на первом этаже большого жилого дома на набережной за насыпью железной дороги.
Раньше такое молоко только в жестяных банках продавали. А после полётов первых наших космонавтов мы узнали, что в космосе невесомость, и что вся пища специально готовится и помещается в тюбики.

Я упросил папу купить мне один тюбик. Так необычно было выдавливать из тюбика в рот восхитительную сладость! А, если закрыть при этом глаза, и представить себя космонавтом Гагариным или Титовым, то становилось совсем хорошо.
От этих мыслей меня отвлёк стук в дверь, и сразу за этим Сашка распахнул дверь.

-Ну, что? Собрался? –Сашка аж пританцовывал от нетерпения.

Нам надо было многое успеть до часу дня – ведь в половине второго начинался первый урок второй смены в школе. Поэтому я, надкусив второй бутерброд, жуя на ходу, и не выпуская бутерброда из руки, кинулся к шкафу у двери. Вверху задней стенки шкафа были вбиты гвозди, на которых висела верхняя одежда, в том числе и моё зимнее пальто с шапкой. 

Шкаф стоял отступя от стены, так, что за ним была метровая щель, забитая всякими нужными в хозяйстве вещами. Вещи там лежали потому, что в комнате кроме большого деревянного шкафа, двух кроватей, старого сундука с выпуклой полукруглой крышкой, тумбочки с радиоприёмником на ней и шести стульев, больше не было никакой мебели.

Я сорвал с гвоздя пальто, засунул в рот остатки хлеба и нахлобучил на голову шапку. Проверив, лежат ли в кармане ключи, я захлопнул дверь, и мы с Сашкой помчались вниз по старинной скрипучей деревянной лестнице. На площадке второго этажа я всё же одел на себя перекрутившееся на бегу пальто, а в темном тамбуре на первом этаже даже умудрился застегнуть пальто на пуговицы.

Мы с приятелем на бегу настежь с шумом распахнули двери и вылетели на высокое крыльцо. Всё было прекрасно. Пустынный занесённый снегом двор манил нас в свои белые объятья.

Откуда-то в голове сами собой сложились слова:

Белая королева Зима,
Ветреная красавица…
На щеках ощущать
Твои холодные поцелуи
Мне нравится…

Но я сразу же позабыл все слова, испытав приступ радости жизни. Чудесный  морозный воздух, белый снег, удары молота подгоняли кровь в теле, заставляя её бежать быстрее. Время – вперёд!

Первым делом мы решили зайти за моим другом Олегом. Идти было не далеко – метров сорок, до крыльца соседнего дома. Этот дом был меньше нашего, и жило в нём намного меньше народа.

Олегова квартира была на втором этаже. Там, напротив двери, на стене проёма лестничной клетки на пыльной штукатурке виднелось большое расплывшееся пятно бледно-багрового цвета. По страшной дворовой легенде кто-то из взрослых парней взял за хвост кошку и с размаху ударил её головой об эту стенку. За что покарали это безобидное животное, никто не знал. Именно эта необъяснимая беспричинность и таинственность смерти вообще, заставляла меня каждый раз, когда я приходил к Олегу, с ужасом отводить глаза от пятна крови на стене.
Олег был, конечно, дома. Он был одет для выхода на улицу, и, очевидно в ожидании того, что мы зайдём за ним, рассматривал марки в альбоме.

Я тоже собирал марки, но моя коллекция не шла ни в какое сравнение с его коллекцией. У Олега были какие-то невиданные марки, которые кто-то из его родственников привёз в качестве военного трофея из-за границы. Это были большие и красивые беззубцовки  разных давно исчезнувших государств из далёкого прошлого, ушедшего за начало Первой Мировой войны. В то время, когда в Старой Европе было полным - полно всяких герцогств, княжеств и королевств. Мы все трое немного полюбовались яркими марками, а потом поспешили на улицу.
Для начала мы решили покататься с высокой деревянной горки на железном ящике для транспортировки стеклянных бутылок с молоком, который мы приметили на заднем дворе заводской столовой пару дней назад, и, конечно, похитили. Ящик был сделан из гнутой оцинкованной проволоки и идеально подходил для катания с горки. Для этого ящик надо было поставить на бок, усесться на него сверху как на мотоцикл, и – вперёд!

На какое-то время нам хватило этого развлечения. Мы по очереди скатывались с горки, втыкая сломанную ветку дерева на ту отметку, куда доезжали на ящике. В этом соревновании победил Сашка. Ему удавалось прокатиться на ящике дальше нас с Олегом в большинстве заездов.
Потом мы закопали в сугроб наш ящик-мотоцикл до следующего соревнования, и немного поиграли в снежки. При этом я с Сашкой чуть не подрался. Дело закончилось взаимными пиханиями руками и валянием в снегу. А всё из-за того, что договаривались в лицо друг другу снежки не кидать. Но в пылу сражения увлеклись, и Сашка залепил мне снежком в лоб. За мной не заржавело и я, изловчившись, попал ему снежком за шиворот его пальто в тот момент, когда наклонившись к сугробу он лепил очередной снежок.
Отряхнувшись после борьбы от снега, мы узнали у соседки, которая шла из магазина с авоськой, в которой лежало несколько бумажных пакетов с макаронами, картошкой и хлебом, сколько сейчас времени.

Оказалось, что мы уже гуляем целый час. К нам должен был присоединиться наш приятель Андрей. С ним я учился в одном классе, а именно, в четвёртом классе средней школы. Андрей жил с родителями и младшей сестрёнкой в маленьком одноэтажном домике за гаражом. Чтобы попасть к нам во двор, ему надо было пройти метров триста по набережной вдоль забора автобазы, повернуть налево и, пройдя между Олеговым домом и заводским клубом, оказаться в нашем дворе. Но Андрея ещё не было видно, и мы решили сыграть с ребятами в прятки.
Играть втроём в прятки в таком огромном дворе дело непростое и требует терпения и осмотрительности. Но для начала надо рассчитаться, кто будет водить. Водить в прятках – это значит искать спрятавшихся.
Стали мы в кружок и Сашка принялся считать тыкая каждого из нас троих кулаком в мокрой заледенелой варежке: Энэ, бэнэ, раба, квинтер, финтер, жаба! Энэ, бэнэ, штос, вышел, пузатый, матрос!

Тот, на кого приходился тычок Сашкиным кулаком в грудь, на слове “матрос” должен был в игре прятаться, а последний оставшийся после окончания счётов, должен был водить.
Тут как раз и Андрей появился и шустренько встал в наш круг. Сашка начал расчёт заново, а мы все следили чтобы он не хитрил, не сбивался со счёта себе в пользу – кому охота водить?

Индиана Джонс и Храм на Рву.

Наброски сюжетной линии.

Апрель 1987 года.
Лэнгли. Здание ЦРУ. Джонс и Маркус Броуди приглашены к заместителю ЦРУ.
Джонсу обещают грант на его научную деятельность – раскопки Могилы Осириса в Египте, если он добудет сведения о подлинной причине катастрофы в Чернобыле.
Припять. Приключения Джонса в Припяти. Мутанты. Радиация. Апокалипсис Иоанна Богослова и звезда “полынь”.
Май 1987 года. Москва. Приключения Джонса в подземных коммуникациях на пути из Бибирево в Центр.
Приключения Джонса в Храме на Рву. Неудачная попытка улететь с Матиасом Рустом с Красной площади.
Бегство через ливнесток в Москва-реку.
Приключения Джонса на пути по Оке и Волге.
Приключения Джонса в Астрахани и на Каспийском море.
Финал.

Примечание: кое-какие гэги уже придуманы.

Пол Помренко

Индиана Джонс и Гвозди Распятия.

Повесть

на основе одноимённого кинофильма Лоржа Дукаса и Спивена Стилберга,
снятого в 1999 году на киностудии
Парамон Пинчерс Корпорейшн
(Paramon Рinschers Corporation).

----------------------------------------------

Как-то так...
Для разгона, чтобы никому не было обидно...

Отредактировано КФТ (2015-08-25 14:53:57)

В комнате с белым потолком, с видом на звёзды.
(Записки врача)

Пациента привезли в моё дежурство, поздним вечером. Привезла его бригада нашей Скорой Специализированной.

В Приёмном отделении сделали всё что полагается делать с такими клиентами, после чего санитары привели его в 13 отделение.

Я с интересом перечитывал статью проф. Галопера в свежем номере журнала "Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик" за третий квартал 1914 года.

Афрозияб Кайманович в своей статье смело оппонировал доктору Фрейду утверждая, что все процессы, происходящие с пациентом не случайны, а являются производными от мыслей, появляющихся в голове пациента.

Впрочем, сам я был сторонником теории доктора Отто Ранка.

Так вот, в статье я уже дошёл до слов: - Чувство неполноценности имеет глубоко эротические корни…, когда в дверь дежурки деликатно постучали.

Я заложил, в качестве закладки, между страниц журнала арапник - их плели наши пациенты в часы трудового воспитания, и крикнул, чтобы перестали валять дурака и заходили.

Дверь отворилась и двое дюжих санитаров боком протиснулись в дверной проём, крепко держа между собой высокого и худого человека с длинными отросшими усами и густой щетиной на щеках, почти что уже бородой.

Человек находился внутри длинной брезентовой рубахи без разреза и ворота, но с длинными рукавами, которыми сейчас было обмотано его тело, а сами рукава завязаны за спиной на два простых узла.

-Вот, доктор, - санитар, которого я знал по прозвищу Боцман Мат, вытащил из кармана своего, когда-то белого, халата мятую сопроводительную бумажку – эпикриз, составленный доктором Скорой и сделав пару шагов, слегка отворачиваясь в сторону, положил её на стол передо мной.

Несмотря на предосторожности Мата, я учуял в том, что осталось в дежурке от воздушного пространства, простую, как три пальца об асфальт, комбинацию: пиво “Блинское”, тарань и водка “Капут”.

Корпус Санитаров – это отдельная каста, и без особой необходимости лечащий персонал в их замкнутый на себя мир старался не вторгаться.

Поэтому, Мату я ничего не сказал, а принялся изучать сопроводительную записку.

Если мне правильно удалось расшифровать восхитительные каракули коллеги Трепанацова, более похожие на округлые прелести одалисок из сераля нежели на кириллицу, то пациента желательно было бы сразу поместить в 113 палату.

Но я обязан был составить собственное мнение о новичке.

-Кидаться на меня не будешь? –спросил я, внимательно глядя в лицо пациента.

-А зачем мне это? –вопросом на вопрос ответил мне поручик Ржевский – так он назвался в Приёмном доктору Трепанацову.

-А фиг Вас знает, -мудро ответил я ему.

-Развяжите пана поручика и посидите пока в коридоре, -велел я санитарам.

Они споро развязали узлы на рукавах и стащили через голову поручика рубашку, после чего удалились.

Я с удивлением оглядел костюм поручика.

Это были заношенные до лоска и дыр, выцветшие до, бледнейшего с оттенком в рыжину, индиго, чикчиры и доломан.

На ногах Ржевского я с изумлением узрел белесого цвета кожаные ботики, почему-то без подошв.

То есть подошвы были, но это были мозолистые и чёрные от грязи подошвы ног самого поручика.

-Присаживайтесь, поручик! –я указал рукой на стул, стоящий напротив моего стола.

Стул, впрочем, был надёжно пришуруплен к доскам пола, а кнопка электрического звонка для вызова подмоги, удобно располагалась под столешницей леворучь от меня.

Отредактировано КФТ (2015-10-22 14:27:02)

Продолжение.

-Слушайте, пан поручик! А куда подевались подошвы Ваших ботиков? –не удержался я, так разбирало меня любопытство.

-Пардон, доктор! Давайте без панов… И… Скажите, найдётся у Вас закурить? –поручик аж привстал со стула.

На лице его при этом появилось смешанное выражение тоски, муки и надежды.

-Извольте, поручик! Вы какие предпочитаете? Потому что, у меня только без фильтра…, -я полез за сигаретами в карман халата.

-Что такое фильтр? Не понимаю! Будьте милосердны… Последние пять лет курил только самокрутки из набивки пилотских кресел! Набивку из матрацев в каютах выкурили ещё раньше. Половину Вселенной за первую затяжку! Вторую половину – за пачку папирос! –поручик в мольбе протянул руки ко мне.

Ещё пять минут прошло, пока Ржевский, блаженно щурясь, не выкурил подряд три сигареты “Астра”.

Сигареты он докуривал до ногтей с траурной чёрной каймой грязи под ними.

Благо ещё ногти у него были длинные и загибались на кончиках - очень удобно держать "бычок" не обжигаясь.

Прикурив от дымящего “бычка” четвёртую сигарету, блаженно улыбаясь, Ржевский произнёс: -Уф, хорошо! Теперь бы покурить!

Я оценил его юмор, но деликатно кашлянул, напоминаю поручику, что жду от него ответа.

-Пардон, пардон, доктор! –сейчас отвечу на Ваш вопрос.

-Дело в том, что мы …., -тут поручик замялся, губы его задрожали.

Ржевский схватился рукой за своё горло и несколько раз глубоко вздохнул, пережидая пароксизм.

-Выпейте, поручик! –я наполнил мензурку, которая стояла среди прочих медицинских причиндалов, предназначенных для внутривенных инъекций, на этажерке справа от моего стола, спиритус вини ректификати из бутылки коричневого стекла с надписью на этикетке:
“Осторожно – яд!”.

Поручик привстал, принял мензурку из моей руки и тут же выплеснул её содержимое себе в рот.

Потом, даже не поморщившись, чем удивил меня чрезвычайно, он в две затяжки докурил сигарету, смахнул со щеки запутавшуюся в щетине слезу, и начал говорить вновь.

-Дело в том, что мы вылетели с Земли все вместе: инженер Лось, Аэлита, мичман Панин, капитан Кольцов, подъесаул Лось-Лисицкий, господин Таранофф, штабс-капитан Краузе и я. А вернулся на Землю только один я.

Наши приключения начались, когда я решил сделать себе примочку на неловко подбитый в невесомости правый глаз, и вместо спитого чая, по нелепой ошибке, взял резиновую грушу с кактусовкой.

Потом, помню, был какой-то взрыв, наш яйцеппарат невероятно ускорился, держа курс в сторону Туманности Андромеды.

И всё бы ничего, если бы не встретившаяся нам на пути Чёрная Дыра.

Все ближе была к нам сфера Шварцшильда.

Уже различался в ее середине страшный черный зрачок сингулярности.

Перед уходом за Горизонт Событий штабс-капитан Краузе написал на кожаной внутренней обшивке нашего яйца-корабля чернильным карандашом упаднические строки:

В сингулярностях
Твоих чёрных зрачков
Исчез я из этого мира...

Что-то шевельнулось в моей памяти после последних слов Ржевского: -Стоп, стоп, поручик! Я об этом уже где-то читал! Подождите, подождите…

Но, как назло, в памяти случился перемежающий “альцгеймер” и меня заклинило.

В памяти вертелись какие-то стишки, которые кто-то напевал писклявым голоском, зачем-то страшно при этом картавя:

Я заквашу стакан небольшими глотками,
И затлеет тепло в животе и в кишках.
Воздух cнова запахнет сыгыми носками
И закгужит как моль, об ушедшем печаль.

Включили свет в подвалах памяти,
Включили свет, газмыто-голубой.
А наша жизнь сидит на папегти
И молит -Дай губля! с пгобитой головой.

Я налил самому себе в мензурку спирта и поспешно выпил.

Как всегда, шок от этой процедуры уложил мои мысли в правильный треугольник бильярдной “пирамиды”, шар к шару.

Я мысленно дотронулся до шара с чёрным номером 9 на боку, и вспомнил, что уже читал об этих приключениях где-то в Паутине.

И у автора фамилия была, аккурат, Краузе.

Я ещё тогда подумал, что кто-то пиарит бренд фирмы “Эрих Краузе”, фиг их разберёт теперь.

Развелось, тут всяких браузеров, краузеров и прочих шведов.

Понаехали, блин, некуда плюнуть, чтоб сразу в них да не попасть.

-Слушайте, поручик, возможно кроме вас ещё кто-то выжил! –сказал я, внимательно приглядываясь к Ржевскому, стараясь по его реакции определить правильность поставленного предварительного диагноза.

Хотя уже было понятно, что диагноз, поставленный доктором Трепанацовым, полностью подтверждается.

-Ах! –воскликнул несчастный поручик.

-Вы пролили бальзам на моё измученное сердце! Кто? Кто это?

-Я ещё не совсем уверен, мой друг, -ответил я.

-А потому, прошу Вас, продолжайте повествование.

Мы закурили ещё по одной сигарете и Ржевский, нервно потирая ладонь о ладонь, продолжил свой рассказ.

-Я находился в рубке, наблюдая в иллюминатор что делает со светом звёзд гравитационная линза Чёрной Дыры, а штабс-капитан Краузе находился на камбузе. Я услышал, что он с кем-то начал пререкаться и выглянул из двери рубки.

Моему взору предстала кошмарная картина. Тела Краузе и какого-то незнакомого мне человека…

До сих пор не пойму, как он оказался в нашем яйцеппарате..., -Ржевский озадаченно потёр изборождённый морщинами лоб.

Их тела показались мне вытянутыми на много километров. Их головы, не крупнее мушиного глаза, болтались в неизмеримой дали.

И напротив, подошвы их ботинок, по размерам сравнимые с плацем лейб- гвардии Семёновского полка на Загородном проспекте в Петербурге, плавали прямо перед моими глазами, сверкая отполированными при носке шляпками сапожных гвоздей.

А к подошве неизвестного, вообще, прилипла полураздавленная, но ещё шевелящаяся, допотопная многоножка, издающая при движении своих ног противные скребущие звуки.

С моим слухом также происходили весьма странные вещи. Звуки, которые я слышал становились всё ниже, уходя в басы.

Интервалы между звуками речи в разговоре между Краузе и незнакомцем, всё удлинялись и удлинялись, пока не превратились, сначала в басовитое мычание, а потом, в монотонный гул.

В этот момент я почувствовал как отрываются подошвы моих ботиков.

Они оторвались вместе с прилипшими к ним грязными носками.

Мысли мои тоже становились тягучими, как мёд, стекающий с рамок на пасеке.

Тем не менее, я понимал, что таким образом проявляются релятивистские эффекты, возникающие в чудовищном поле тяготения Чёрной Дыры.

По моим прикидкам, сила тяготения коверкающая Пространство-Время вокруг нас давно вышла за величины, измеряемые миллиардами ньютонов (N).

По моим прикидкам, эта сила уже составляла не менее 15-17 реп (R), и всё увеличивалась и увеличивалась.

Подошвы пред моим лицом куда-то подевались.

Теперь я удлинялся и скручивался одновременно в неравномерно и слабо освещённом, вдобавок пульсирующем, пространстве.

Продолжалось это действо миллиарды лет или заняло наносекунды – кто знает?

Внезапно всё закончилось.

Это произошло почти мгновенно.

Первейшая аналогия, пришедшая мне на ум - это было как сокращение растянутой до предела резинки от трусов.

Но не просто растянутой. Но и скрученной в многовитковую спираль.

Совсем как в казарменной присказке: “Встал я утром в шесть часов – нет резинки от трусов! Вот она, вот она, на носу намотана!”

Внезапно я вернулся в прежний мир с нормальной метрикой Пространства-Времени.

Камбуз был пуст.

Краузе и незнакомец исчезли.

Из коридора до моего слуха донёсся голос Аэлиты, которая мерно и уверенно “пилила” супруга, Мстислава Сергеевича, за то, что куда-то подевались её шпильки для волос.

Я прильнул к иллюминатору.

Взору моему предстала сферомахия: две Чёрных Дыры со страшной скоростью кружились друг вокруг друга, постепенно удаляясь в сторону Угольного Мешка, тёмной туманности в созвездии Южного Креста.

Отредактировано КФТ (2015-10-26 07:22:55)

Продолжение.

Ардрит в окошке Контроля, выслушав ещё раз мой рассказ, объявил, что по Закону о Временной Иммиграциия имею право на суточное пребывание на самой Интеропии и на принадлежащих ей движимом в космическом пространстве имуществе.

Для удовлетворения минимальных жизненных потребностей мне выделяется 15 интеропийских кредитов и ограниченный Резерв.

Повозившись с мнимой клавиатурой своего Виртуального Коммуникатора, чиновник сообщил мне, что сведения о транспортном средстве, на котором я прибыл в систему Интеропии, не подтверждается Сателлитным Контролем.

Ввиду того, что начался сезон ХМЕПа, чиновник сделал предположение, что наш яйцеппарат уничтожен Хаотичным МЕтеоритным Потоком.

В связи с эти он обязан удержать из причитающихся мне по Закону о Временной Иммиграции (ЗВИ) денег налог на Очистку Пространства (ОП) от обломков яйцеппарата.

После этого заявления чиновник дал мне подписать документ, в котором меня предупреждали о принудительном выдворении из Пространства Интеропии в случае нарушения срока пребывания, оговоренном в ЗВИ.

Засим я получил, с учётом вычета налога на ОП, свои пять кредитов и в состоянии глубокой скорби и недоумения отошёл от окошка Контроля.

Скорбил я о своих товарищах, погибших от ХМЕПа, а недоумевал, потому что не знал, что мне теперь делать.

Через двадцать часов меня в моём старом скафандре выбросят из Пространства Интеропии.

Если я не придумаю… Что?

Тут мои невесёлые размышления были прерваны.

На меня набежала симпатичная молодая ардритка в белом балахоне со Знаком Медслужбы  на лацкане, и предложила срочно пройти в Отделение Резерва.

Подобного рода сочинения пишутся легко и километрами. Единственное что для написания нужно - это придумать гэги.

Так - от гэга к гэгу...

Правда, у большинства возникает вопрос - а на хрена всё это пишется?

Но мы не в ответе за Читателя.

Мы на это отвечаем: НЕ ЛЮБО- НЕ СЛУШАЙ, А ВРАТЬ НЕ МЕШАЙ!

И продолжаем славные традиции барона Мюнхаузена, капитана Врунгеля и Йона Тихого.

=============

У меня не получается вставить новый текст в старое сообщение??? То есть РЕДАКТИРОВАТЬ не работает.

Отредактировано КФТ (2015-10-26 20:18:53)

Продолжение.

Я уже было принял решение пропить пять кредитов и достойно помянуть погибших товарищей, как из глубокой тени отбрасываемой на стальные плиты стоящим кибер-грузовиком вышел ардрит.

Его абажур был притушен, а на голове находилась большая круглая кепка.

Ардрит всё время держался спиной к фонарю, а потому лица я его не разглядел под далеко выступающим вперёд козырьком кепки.

-Исслюшай, дарагой! Сэпулька купить хочешь? Хароший, новый! Сэбэ браль – тябе как другу уступлю за пятьдесят крэдит! –обратился ардрит ко мне.

Я тут же вспомнил, как Краузе в кают-компании рассказывал про таинственные сепульки и решил, что хоть одну, но куплю.

Надо же узнать, что это такое...

-Какой-такой пятьдесят? Два пятьдесят, возьму! И то, после того как посмотрю, что беру! –решительно ответил я ардриту в кепке.

-Ай, камандир! Пачэму нэ вэришь? Здоровйем клянус, тавар – пэрвый клас! Давай сколко даш! Вижу, хароший ты чалавек, нэ абидишь бэдный ардрит! –настаивал ардрит, вытаскивая из-под своего фаянсового абажура какой-то свёрток.

-Ладно! Давай так! Я – тебе, три кредита, ты – мне, сепульку! –предложил я.

-Эх! Толко дла тэбя! Я бэдный, болной ардрит! Сырота, мама нэт, папа нэт! Дэти савсэм балной! Жэна с фэршал сбэжал! Давай чэтыр крыдыт, и по шупальца ударым! –согласился ардрит.

-Хрен с тобой, ардритская морда! Давай, по четыре кредита возьму! –я протянул руку за свёртком.

-Нэт! Дэнги давай! –ардрит спрятал свёрток за спину.

Я вытащил из кармана пятёрку и протянул ей ардриту: -Только давай сдачу!

-Нэ вапрос! –ответил ардрит, забирая у меня бумажку в пять кредитов и протягивая мне свёрток.

Я уже начал разворачивать свёрток, как ардрит протянул щупальце вперёд, указывая на что-то за моей спиной и воскликнул: -Гляди-ка, кто там!

Я инстинктивно обернулся.

За моей спиной, конечно же, никого не было.

Я попался на старую, как Вселенная, штуку.

Естественно, что ардрит с моей пятёркой успел исчезнуть в лабиринте теней, машин и контейнеров.

-Во, зараза, встречу я тебя! –воскликнул я в досаде.

-Хорошо хоть сепульку купил, -подумал я себе в утешение.

Я стал в круг света от фонаря, там, где свет был поярче и развернул свёрток.

В свёртке лежала не сепулька, а обычный итак для эборета.

Я бросил никчемный итак под фонарь, выругался специальным военно-полевым выражением в четыре наката и огляделся по сторонам.

Вокруг ничего не изменилось.

Вот только у меня в карманах было абсолютно пусто.

Нестерпимо захотелось выпить и закурить.

Продолжение.

-Что со мной случилось? –хотел я спросить у них, но горло моё было таким сухим, что кроме невнятного хрипенья-хрюканья из моего рта не вылетело ни одного внятного слова.

-Что со мной случилось? –повторил я, после того как откашлялся и отхаркался.

-Простите? А, вот что! Вас убил метеорит, ведь начался сезон ХМЕПа, а в остальном всё хорошо. Правда, мы беспокоились, потому что Ваш Резерв уже должны были распылить, но не успели. Извините, но бюрократия у нас тоже ещё сильна! Но мы боремся с этими явлениями. Кстати, в соответствии с истечением Срока Пребывания, в соответствии с Законом о Временной Иммиграции, Ваш Резерв больше не хранится в Службе Резерва, - объяснил мне служащий Доставки.

-Вот, извольте, подписать бланк Расписки, что Резерв доставил Вашу копию на место происшествия, -служащий вытащил из-под своего абажура бумажный листок.

В поисках карандаша, которого у меня отродясь не имелось, я машинально похлопал себя по карманам, с удивлением обнаружив, что на мне опять моя старая форма: доломан, чикчиры и ботики без подошв.

Тут только до меня стало доходить…

-Так я Резерв? –вскричал я.

-Ну, конечно! Вот тут поставьте крестик! –сунул мне в руки карандаш и Расписку служащий Доставки.

Я нарисовал на бумаге крестик ниже напечатанного светящимися буквами текста расписки и отдал его ардриту.

-Приятного Вам млекопитания! -пожелал он мне.

В знак прощания служащий приложил щупальце к виску, ухватился за ручки тележки и потолкал её по тропинке в сторону города.

Я ещё какое-то время слышал его брюзжание о Марыльке-вертихвостке и его мнение о способе лечения марганцовкой, потом этот голос затих вдали, как затих и скрип колёс тележки.

Я как мог осмотрел и ощупал себя.

Вроде бы все основные части тела были на месте.

Только застёгивался доломан не под правую руку, а под левую - по бабьи, и за его отворотом я обнаружил упаковочную стружку.

Тем не менее, голубое солнце стояло почти в зените, а работы у меня было невпроворот.

Моя новая прозодежда была уничтожена вместе со мной метеоритом, и до следующей выдачи мне придётся работать в чём есть на мне, с горечью подумал я.

Хорошо хоть рукавицы и геккоринги уцелели, отброшенные взрывом в сторону.

Мой коллега-ардрит принёс ещё одну кастрюлю с угощением для курдлей и через полчаса ходьбы по сцьоргу я оказался у подножия курдля-вожака.

Конечно, он не заметил меня по причине моего мелкого, по сравнению с ним, размера, но запах пасты МЛИН он учуял сразу.

Откуда-то с небес ко мне спустилась огромная морда курдля.

Он принюхался, чуть не втянув меня потоком воздуха в дыхало.

Потом внимательно оглядел меня многочисленными фасетчатыми глазами и сглотнул угощение вместе с кастрюлей.

Потом он ещё раз распахнул пасть, да так широко, что я, прощаясь с жизнью, начал уж было читать из Иоанна:

Спаси и пронеси
Долиной смертной тени
Душа моя в смятении
Мне больше не испить
Источник хладных вод

Но спасла и пронесла меня молитва, огромный тёплый и мокрый язык облизал меня благодарно с головы до ног, воздел к солнцу и бережно опустил вниз.

После того как я обсох от курдлевых слюней, пахнущих, кстати, молочным коктейлем с ванилью, я приступил к своим обязанностям.

Не стану вдаваться в подробности, но голубыми днями, от заката до рассвета, я с помощью экзоскелета таскал корм и воду курдлям, или на бульдозере-погрузчике сгребал и вывозил отходы жизнедеятельности курдлей, а по-простому – навоз.

Этот навоз правительство Интеропии за немалые деньги экспортировала на Ригель-II, где из него изготовляли изысканное кушанье для гурманов, известные на всю Галактику двасстегайчики.

Но были в моей тяжёлой рабочей жизни и чудесные часы.

Иногда я после работы, перекинув через шею моток верёвки, надев на руки и ноги геккоринги, начинал восхождение на курдля.

Брать курдля лучше всего с хвоста.

Здесь подъём хоть и крут, но отсутствуют участки шкуры с отрицательным наклоном.

Опасаться следует только явления метеоризма у курдля.

Потратив несколько часов на подъём, я к восходу красного солнца поднимался на вершину курдля.

Я усаживался на крестец, разводил маленький костерок, заваривал чай и до красного полудня любовался окрестностями.

Помимо пейзажей сцьоргища, величественное зрелище представляли гмазники Тотентама на горизонте.

Если же по прогнозу с утра обещали ХМЕП, то я приманивал вожака-курдля, угощал его чипсами ХМЫКЛЬ и смышлёное животное отведывало меня.

Так как у меня теперь не было Резерва, то пребывание в курдле во время ХМЕПА было просто спасением для меня.

Внутри курдля было совсем не темно, так как шкура и ткани внутренних органов были полупрозрачными.

Я изучил внутреннее устройство курдля не хуже директора зоосада, а может быть и лучше.

Неоднократно в своих странствиях по недрам курдля, я натыкался на останки незадачливых охотников, которые по тем или иным причинам не смогли вовремя его покинуть.

Особенно опасен для новичка сычуг курдля и каудальная часть брюшной полости.

Однажды, пробираясь по евстахиевой трубе, в самом узком месте (isthmus tubae), там, где соединяются костная и хрящевая части трубы, я наткнулся на мёртвого ардрита.

Рядом с ним лежал толстый бумажник.

Я прочитал краткую молитву над телом, а бумажник взял себе.

Как говорил Верблибен: “то что не нужно мёртвым, может помочь живым ”.

Спустившись естественным для природы курдля путём на землю, я отошёл в сторону, чтобы курдль не наступил на меня ненароком, и расстегнул застёжку на бумажнике.

Была у меня надежда, что нечаянная находка позволит мне оставить мою бесконечную службу, купить билет на астромат и вернуться на Землю.

Увы! Бумажник был набит визитными карточками полувековой давности.

Я опять погрузился в работу, стараясь не дать отчаянию овладеть моей душой.

В конце года, перед самым Рождеством, зоосад посетил профессор Астрал Стерну Тарантога.

На Интеропии он был проездом, так как договорился встретиться с доктором Й. Тихим на Цирулее.

В время своего посещения Тарантога обратил внимание на то, как ластились к простому работнику зоосада курдли.

Он решил познакомиться с работником.

Этим работником зоосада оказался я, ваш покорный слуга.

После взаимных представлений мы разговорились.

Я вкратце рассказал профессору свой анабасис.

Профессор оценил моё бедственное положение и тягу вернуться на Родину.

К сожалению, у него не было необходимой суммы на билет до Земли, так как ученые люди – люди небогатые, и работают в Галактике на гранты, выделяемые им богачами и правительствами некоторых стран.

Но профессор отправлял на Землю животных, отловленных во время его предыдущего путешествия.

Обычно животные оправляются без сопровождающих.

Во время пути корм и питьё они получают из автомата-кормилки-поилки (АКП).

Убирает за ними посылочные камеры кибер-уборщик.

Поэтому профессор предложил мне отправиться на Землю в посылочной камере, на правах, так сказать, разумного животного.

Профессор. Правда, оговорил условие, что никто не должен подозревать во мне сапиенса, иначе у него могут быть неприятности с грантодателями.

Я тут же с радостью согласился на это предложение.

Полгода в пути, тем более что я без особого труда мог обходиться без разума, на одних инстинктах, это небольшая цена за то, чтобы попасть на Землю.

На следующий день я попрощался с курдлями, рассчитался с зоосадом, получив на руки честно заработанные тридцать кредитов, и профессор доставил меня с Интеропии на луну.

Перевозил он меня уже в наморднике и на поводке, имея при себе справку о том, что я привит от космической чумки и лихорадки Шнобеля-Фальконэ.

Засим меня поместили в посылочную камеру, подключённую к автомату КП и кибер-уборке на почтовом корабле.

Профессор снял с меня намордник и ошейник.

После этого он огляделся по сторонам.

Вокруг не было ни души.

Убедившись, что мы одни, профессор Тарантога тепло попрощался со мной, потрепав по загривку и почесав за ушами.

Я благодарно лизнул его руку.

Профессор вышел из камеры, запер дверь снаружи на висячий замок и покинул борт корабля.

Не дожидаясь старта, я попил воды и свернулся в клубок на топчане в углу камеры.

Проснулся я, когда корабль начал разгоняться в Пространстве.

Так бы лететь мне и лететь, не зная печалей, день-ночь, сутки прочь.

А в конце пути – родная планета, Земля!

Но не тут-то было!

На второй неделе инерционного полёта АКП перестал мне выдавать воду и пищу.

Пять суток я напрасно нажимал псевдокнопки и молотил кулаками по виртуальной панели АКП.

Потом я изнемог и провалился в полузабытье.

Именно в таком состоянии мне припомнилось, что даже медведи, сидя в клетке, ухитряются открывать когтем замки.

Чем я лучше?

Я собрался с силами, очнулся и подполз к замку.

Мне страшно мешала не физическая усталость и измождение, а слово, данное профессору Тарантоге, обходиться без разума.

После продолжительной борьбы с самим собой, я заставил себя вспомнить, что я не собака, не canis admonitus calce, ut cubaret, не собака, которую пинком ноги заставили лечь, а человек разумный, сиречь homo sapiens.

Вы, доктор, видите какие у меня ногти на руках.

Вот этим самым ногтем я и открыл висячий замок.

Ещё три недели, до посадки почтового корабля на г'Мори, я воровал воду и питьё у других животных профессора Тарантоги.

Выбравшись из корабля на космодроме я за тридцать кредитов купил себе билет на хоповер до Хигастометрейи, где меня арестовали, приняв за шпиона с враждебной планеты.

Пришлось мне опять прикинуться существом неразумным, что мне показалось совсем не трудным после уже пережитого.

Меня пинками выбросили из тюрьмы.

В это время на Хигастометрейе началась очередная терганиумная лихорадка.

Два месяца я проработал кули, перенося на своих плечах продовольствие и припасы через Прогнутую Стрелку, зарабатывая деньги на билет до двойной планеты Мванти.

На Мванти я устроился в цирк “Дю Налей ”. 

Номер “Говорящая голова” пользовался большой популярностью у диких местных жителей, пока карлик, работающий в цирке лилипутом, не приревновал меня к рослой солистке кордебалета и не подстроил каверзы в моём номере.

Зрители, заполнившие в тот вечер амфитеатр, сначала были охвачены священным ужасом, увидев на сцене не говорящую голову, а молчащую заднюю часть.

Потом на арену полетели палицы, дротики и камни.

Метко брошенным боевым бумурангом снесло каверзу, устроенную карликом, но было поздно – мне пришлось спасаться бегством.

Убегая из цирка я прихватил из гримёрки кое-что из бижутерии красотки Лолы из кордебалета.

За её цацки меня доставили на нон-скеде на Белисморанти.

На Белисморанти я застрял надолго.

В поисках подённой работы я спозаранку обходил пешком весь город.

Кем я только не работал…

Был я укротителем диких пней; чистильщиком общественных грязевых бассейнов; ассистировал шаману-эпилептику на Большой Арене в праздник Сухруканегартарреман; был сборщиком гончих грибов; механиком на Железной Регате…

Всего и не упомнишь…

Окончательно обнищав, я перестал трепыхаться, и сидел обычно на углу Ремесленной и Малой Асимптотной, рядом со входом в магазин, где торговали ушными кондиционерами.

Подавали вяло, но мне хватало на бутылку кефира и сайку.

И тут мне улыбнулась удача.

В жаркий полдень я сидел в узкой полоске тени от стены дома и дремал.

Разбудил меня чей-то голос – точнее вскрик.

Я открыл глаза как раз для того, чтобы увидеть, как в сломанный бумажный одноразовый стаканчик из-под “капучино”, стоящий возле моих ног, падает золотая монета в три сольдо.

-Поручик Ржевский! Вы ли это? –услышал я, а отведя глаза от золотой монеты, увидел что надо мной стоит военный в форме гусарского Ахтырского полка.

Я пригляделся, и, кажется, узнал в гусаре Шурочку Азарову, свою кузину.

-Шурочка! Вы ли это? –челюсть моя отвисла от удивления.

-Знакомству нашему я очень рад, поручик! Имею честь представиться – корнет Азаров, Александр. –ответила мне Шурочка.

-Пройдём, поручик, тут в избытке лишних глаз, да и ушей, -Шурочка протянула мне руку и помогла встать.

Я схватил брошенный мне золотой и украдкой засунул его себе за щёку.

К тому времени карманы мои прохудились до дыр.

Оказывается, что пустые карманы протираются гораздо быстрее карманов полных!

Шутка – дарю!

Мы пошли по Асимптотной вниз, к космопорту.

По дороге Шурочка мне рассказала, что сразу после французской кампании сделала операцию по смене пола, и с тех пор он мужчина, корнет, Александр Азаров.

На Белисморанти поручик Азаров перебрался подальше от досужих болтунов и завистников, и сейчас служит в местной армии.

Мы было собрались выпить с новоявленным корнетом в космопортовом кафе, но объявили посадку на трэгер до Тунг-Брадар-IV.

Корнет купил мне билет и проводил до трапа.

Я благодарно пожал ему руку, но перед самым трапом не удержался и ущипнул за зад, со словами: -А в девках был бы краше!

Корнет расхохотался, и махая рукой на прощанье прокричал мне в догонку: -Всё в наших руках, поручик! Кто знает, с кем вы, мон шер, встретитесь в следующий раз?

На Тунг-Брадаре я работал год натурщиком в Высшей Художественной Школе.

Зарплату мне платили по Табели о Рангах, как амфибии двуякодышащей.

Так я накопил денег на перелёт до Оуме.

На Оуме я устроился мальчиком в Гольф-Клубе.

В мои обязанности входило носить за игроками по джунглям базуки разных калибров.

Денег за полгода работы хватило в обрез, только-только на билет до Легис-II.

Здесь я провалялся полтора месяца в Полевом Госпитале с банальной сенной лихорадкой, осложнённой приступами МДС - Метафорической Деформации Сознания.

Едва выздоровев я, благодаря ДОССиП - Добровольному Обществу Содействия Странникам и Пилигримам, третьим классом, в самом низу лайнера, по соседству с ходовыми реакторами, вылетел на Землю.

Однако в Поясе Койпера в масс-заборники звездолёта набилась метан-аммиачная шуга.

Автоматика выбросила в Пространство реакторы.

Так как я в это время дремал на шестке, то и я оказался за бортом.

По счастью реакторы остывали достаточно долго.

Их тепла хватило мне чтобы не замёрзнуть в открытом космосе до орбиты Луны.

На луне в кратере Эратосфена как раз работал “Луноход”.

До Земли я добрался на ракете, сидя в транспортном отсеке на образцах риголита.

Потом из Казахстана на сцепках и под железнодорожными вагонами я добрался до Павелецкого вокзала, где меня встретили полиционеры, которые и вызвали за мной машину вашей Службы.

Отредактировано КФТ (2015-10-28 16:12:21)

Страсти по дивану.

Преамбула.

Несколько листов машинописного текста, напечатанного на портативной машинке через два интервала, покрытых пылью, с присохшей кое-где к желтоватой бумаге крупной рыбьей чешуёй, нашёл во время генеральной уборки домовой Трифон.

Листы были скреплены ржавой скрепкой и валялись под диваном-транслятором в лаборатории Витьки Корнеева.

Малый обслуживающий персонал, в просторечии МОП, был вышколен и выучен самим заместителем директора по административно-хозяйственной части Модестом Матвеевичем Камноедовым, а потому, как было приказано, сразу передал найденный им документ в Первый отдел.

Такие отделы были в каждой организации, имеющей отношение к счастью человеческому или имеющей печатную, или, тьфу-тьфу через левое плечо, множительную технику.

В нашем Институте такой отдел тоже имелся.

Располагался Первый отдел, как ему и положено, на первом этаже, справа от парадной лестницы, если подниматься по ней из вестибюля.

Но кто по ней ходит, по этой лестнице?

На моей памяти лестницей пользовались всего один раз, когда институт посетил полковник Жан-Бодель Бокасса.

Полковник был хорошим другом Кристобаля Хозевича Хунты, заведующего в нашем Институте отделом Смысла Жизни.

Полковник был великим специалистом в своём деле и, по совместительству, был императором Центральной Империи.

Кристобаль Хозевич тоже был великим специалистом в своём деле, но успел понять раньше.

И где теперь тот император? И где теперь та империя?

А завотделом Хунта – уважаемый специалист, работающий в солидном НИИ.

Так, вот…

По парадной лестнице в обычные дни ходили лишь дежурные по Институту, да инженеры из отдела Технического Обслуживания, для приведения в чувство социальной ответственности максвелловских демонов Вход и Выход.

Демоны содержались в наполненной сжатым аргоном швейцарской - снятой с эксплуатации и спущенной с орбиты станции “Салют”.

Поговаривали, что в Первом отделе хранятся досье на каждого сотрудника Института со сведениями о всех его предках, начиная с пещерных времён.

Руководил Первым отделом ещё один хороший друг Кристобаля Хозевича Хунты.

Хунта прилюдно называл начальника Первого отдела то Максимом Максимовичем, то Максом Отто, то Всеволодом Владимировичем, то Вячеславом Васильевичем.

Когда-то, где-то, они - то ли служили в одном ведомстве, то ли, наоборот.

Поговаривали, что в кабинете у Хунты стоит чучело их общего знакомого по тогдашней работе – оберштурмбаннфюрера, в полной парадной форме, в фуражке, с кинжалом, с наградами и нашивками, с чёрной узкой повязкой на левой глазнице.

С начальником Первого отдела я общался только два раза.

Первый раз – когда я подавал Всеволоду Владимировичу документы о приёме на работу в Институт.

Второй раз – когда Максим Максимович вызвал меня, в качестве технического специалиста, к себе в отдел на испытание полиграфа.

Мне Макс Отто импонировал своим умным и, что одновременно бывает крайне редко, добрым лицом, умением не перебивая слушать собеседника, вдумчивой манерой общения.

В тот день, когда домовой Трифон передал Вячеславу Васильевичу найденный им под диваном документ, ни меня, ни Витьки Корнеева, в пределах досягаемости обычными средствами связи не было.

Мы, все трое, вместе с Эдиком Амперяном, были в местной командировке, на 76-м этаже Института, в старинном городе Тьмускорпиони, где в давние времена была организована Колония Необъяснённых Явлений, ныне получившая статус Государственной.

Так что, прочитать сей любопытный документ мне довелось значительно позже и при обстоятельствах, исключающих всякую альтернативу.

Отредактировано КФТ (2016-01-19 21:45:49)

Страсти по дивану. (продолжение)

Я резко нажал на тормоз. Машина взбрыкнула.

Сила исторической инерции сработала в полном соответствии с теорией Самюэля Франка.

Я вылетел из седла и с чувством потрясения шмякнулся на резинобетон рядом с поребриком.

Мимо меня пробежала толпа полуодетых граждан, с криками: -Террористы, твою тьма!

Навстречу им, завывая сиренами, по тротуару проехало несколько автомобилей, среди которых я опознал пожарную автоцистерну и выдвижную лестницу на автошасси.

На бортах остальных машин почему-то было давно забытое слово ПОЛИЦИЯ.

По путешествию Саши Привалова, я помнил, как странно одеты обитатели описываемого будущего.

  “Некоторые авторы имеют обыкновение писать что-нибудь вроде «дверь отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек в мохнатой кепке и тёмных очках.” (*)

В моём путешествии поражало количество мордатых мужчин крепкого телосложения, одетых только в тесноватые малиновые пиджаки.

Ещё там были женщины, на телах которых, кроме сверкающих колье, колец и браслетов, ничего не было.

Зато у всех у них были отличные причёски, отлично нанесённый макияж и туфли на высоких каблуках-шпильках.

Легковых машин явно прибавилось.

Все они были неизвестных мне марок, ярких расцветок.

Они никуда не ехали, а стояли бампер к бамперу на проезжей части в обе стороны, изрыгая клубы ароматизированного бензина и громко гудя клаксонами.

Иногда, между водителями машин возникали споры на тему “уступи дорогу, козёл”, переходящие в рукопашный бой со стрельбой из оружия карманной носки.

Многочисленные белые фургоны службы “03”, спешащие на вызовы, вынуждены были прокладывать путь по тротуарам, заполненным, несмотря на рабочий день, явно праздношатающейся публикой.

В конце проспекта виднелось огромное здание с белым фасадом, по которому вели беглый огонь несколько танков с плоскими башнями и большими, даже на расстоянии, пушками.

Верхние этажи белого дома весело горели, выбрасывая в небо столбы чёрного дыма.

Я затравленно оглянулся по сторонам.

На огромной растяжке между столбами болтался плакат с изображением полуголой девицы и надписью большими буквами: ПЕВИЦА, КОТОРУЮ ВСЕ ЖДАЛИ!

Меня всего передёрнуло от стыда.

Я-то, никого не ждал!

И тут я увидел знакомые мне магазин №2 и столовую №11.

Я подхватил машину под мышку, пробрался между капотами и багажниками автомобилей, приседая от страха при звуках выстрелов, и с огромным облегчением, обливаясь потом, вбежал на неширокую улицу.

“Улица, понижаясь, круто заворачивала направо, у поворота рядом с тротуаром торчал из земли ствол старинной чугунной пушки, дуло её было забито землёй и окурками. “ (*)

Я знал, что вдали улица заканчивается обрывом к реке.

На этой улице, между двумя угрюмыми кирпичными лабазами, стояло здание нашего Института.

Дверей в здании не было.

Прямо между двумя окнами имелась чугунная вывеска: МП НИИЧАВО.

Эм Пэ, в смысле чего?

Международный Полиментальный?

Я отошёл на противоположную сторону улицы и устроился в тени лабаза, прислонив к кирпичной стене машину времени.

Всё что я увидел, требовалось немедленно обдумать.

Что-то нехорошее произошло в описываемом будущем.

Почему, вдруг, авторы в своих произведениях начали сочинять такие пакости?

Почему, вдруг, исчезла Железная Стена?

То есть, я знал, что ей суждено было исчезнуть в далёком описываемом будущем.

Я читал роман Ивана Ефремова “Туманность Андромеды”.

Я читал повесть братьев Стругацких “Возвращение”.

Я свято верил в коммунистическое будущее нашей страны и всей планеты в целом.

Но, по братьям Стругацким, коммунизм должен наступить на всей Земле в 22-м веке, а Иван Ефремов отодвигал это событие ещё дальше.

Я мечтал добраться на машине времени именно в это описываемое будущее, но по пути встретился совершенно с другим будущим.

Что означают буквы МП на институтской вывеске?

Внезапно кое-что прояснилось.

На улицу из института выехал полугусеничный грузовик.

Лобовое стекло отбрасывало блики, и я не сразу разглядел сидящих в кабине.

Человек на водительском, оказался почему-то Саней Дроздом, нашим киномехаником.

Дрозд потянул на себя левый рычаг, разворачивая грузовик в сторону проспекта.

Тут я узнал и сидящего рядом с ним представительного мужчину в чёрной ермолке на голове, и в нечёсаной бороде на лице.

Это был никто иной, как профессор Выбегалло, собственной персоной.

В кузове грузовика были горой навалены аквавиметры, выпрямители, трансформаторы, мотки проводов и бронированного кабеля.

Для увеличения вместимости кузова грузовика, борта были наращены, установленными вертикально щитами Джян-бен-Джяна.

При повороте грузовик слегка занесло и через борт вылетел медный автоклав-самозапиральник.

Подскакивая по мостовой и весело бренча, он подкатился прямо к моим ногам.

-Ты, эта, кет ситуасьон! Тормозни, мон шер, тебе говорят! Не видишь, эта, значить? –сквозь рычание двигателя донесся до меня крик Выбегалло.

Саня Дрозд тормознул.

Выбегалло мотнуло вперёд, но в миллиметре от поверхности ветрового стекла, также резко, мотнуло назад.

Его голова так дёрнулась, что он даже закашлялся, продолжая выкрикивать: -Террорист! Меня угробить хочите? Я вас… Я вам…  Как директор института! Не имеете права! Меня коллектив выбрал!

Затем он резво выбрался из кабины на гусеницу, спрыгнул на землю и бросился подбирать автоклав у моих ног.

Сначала я хотел притвориться кирпичной кладкой, но потом воспитание в семье интеллигентов победило, и я вежливо поздоровался с профессором.

Тот поднял автоклав с земли и воззрился на меня так, как известный персонаж поговорки смотрел на новые ворота.

-Вы, эта, х-х, Хамперян, почему не на работе? Я тебя, воленс-ноленс, уволю по собственному желанию! Здесь, в нашем малом предприятии, вам не там! Общественность не позволит в рабочее время заниматься стоянием у стены!
Стоит тут как, этот, Хам Мункулус! Эт цетера, понимаешь! Я на вас Хамперян напишу докладную! Доступно? –произнеся эту тираду, Выбегалло потащил самозапиральник к грузовику.

С помощью Дрозда он закинул автоклав за щит, на стороне которого, обращённой ко мне, был изображён объятый пламенем реактивный самолёт странной конструкции, падающий с неба прямо на гористую местность.

После этого, Выбегалло скомандовал Дрозду: -Ко мне на дачу! Парле ву?

Саня Дрозд преданно посмотрел профессору в лицо, энергично кивнул головой, выражая полное подчинение.

-Так точно, господин профессор! Будет исполнено, Амвросий Амбруазович! -доложил Саня, по-фельдфебельски вытягиваясь во весь рост и выворачивая коленки назад. 

Они взобрались в кабину и грузовик с лязгом укатил в сторону проспекта Мира.

-Эх, поговорить бы сейчас с ребятами! –подумал я.

-И встретиться бы с У-Янусом Полуэктовичем! Тьфу! У-Янус ничего не знает о прошлом… А именно там произошло событие о последствиях которого написали неизвестные авторы. Эти-то последствия, я видел собственными глазами…, -размышлял я, рассеянно поглядывая по сторонам.

На улице было пустынно. Только по центру мостовой со стороны реки двигалась стайка подростков, с лязгом гоня перед собой пустую консервную банку.

-Слышь, мужик! Дай закурить! –обратился ко мне самый щуплый из них.

Остальные подростки окружили меня полукругом с нехорошим интересом рассматривая мой горбатый нос.

Я прижался спиной к стене лабаза.

-А, ну, пошли отсюда, дефективные! Сейчас заберём! –раздался окрик из открытого окна подъехавшего автомобиля бело-синей раскраски, с мигающей красной лампой на крыше.

Подростки, засовывая руки в карманы штанов и бросая на ходу в мою сторону взгляды полные нехороших обещаний, прайдом двинулись вверх по улице.

А из машины вылезли капитан Сергиенко и сержант Ковалёв.

В руках у них я узрел предметы, название которых вспомнил по фотографиям в газетах о нелёгкой жизни трудящихся за рубежом.

Это были резиновые дубинки, которыми зарубежные полицейские зверски дубасили рабочих и студентов на демонстрациях.

Впрочем, на Сергиенко с Ковалёвым обнаружилась новая форма.

А когда Ковалёв повернулся, закрывая водительскую дверь машины, я с оторопью прочитал у него на спине надпись крупными буквами.

У меня в голове что-то натужно провернулось и застопорилось.

-Кто такой? Предъяви документы! –потребовал Сергиенко протягивая в мою сторону руку ладонью вверху.

Я полез в нагрудный карман куртки и вытащил служебный пропуск.

Сергиенко поел глазами пропуск.

Особое внимание он, почему-то, уделил не лицевой, а обратной стороне пропуска.

-А, почему, паспорт не предъявляете, гражданин? Законов не знаете? Сейчас заберём в отделение, там будем разбираться, –угрюмо спросил капитан, поигрывая резиновой дубинкой.

Ковалёв, стоящий всё это время справа от капитана, вдруг вытащил из кобуры пистолет и направил его на меня.

-Товарищи полиционеры! –взмолился я.

-Паспорт дома забыл! А сам я, тут, напротив, работаю! У господина профессора Выбегалло в институте! Вышел пособить на погрузочных работах! –от волнения у меня перехватило дыхание.

Как ни странно, но мой ответ успокоил обоих.

Сергиенко вернул мне пропуск, а Ковалёв засунул пистолет обратно в кобуру.

-А…, -с непонятной интонацией протянул капитан.

-Это ваши тут в розыске числятся, -Сергиенко кивнул головой Ковалёву.

Сержант вытащил из планшета лист бумаги и тюбик с клеем, шагнул к стене.

Через секунду он отступил на шаг и, с видимым удовольствием на лице, оглядел криво приклеенный листок.

Я заглянул через его плечо.

На листке типографского изготовления имелись нечёткие фотографии лиц двоих человек, которых я смог опознать, лишь прочитав напечатанный под фотографиями текст.

СОЛОВЕЦКИМ ГОРОПО (городским отделением полиции) РАЗЫСКИВАЮТСЯ.
За дерзкое похищение 500 килограммов селёдочных голов разыскиваются опасные преступники А.И. Привалов и В.П. Корнеев, бывшие сотрудники МП НИИЧАВО.
Всем сообщившим о их местонахождении или оказавшим содействие в поимке и задержании преступников, обещана премия из специального антикриминального фонда мэра города Соловца, господина   Л. Ф. Вунюкова.
Полиция просит всех, кому что-либо известно о местонахождении разыскиваемых, сообщить по телефону 1-02.
Автомобиль давно увёз полицейских, а я всё стоял и шевеля губами вполголоса перечитывал листовку.
Надо было что-то срочно предпринимать.

“С крыши здания поднялась стая ворон и с карканьем закружилась над улицей. Я повернулся и пошёл назад, на площадь.” (*)

Рядом с трехэтажной громадой ТОО “Солрыблизинг”    я зашёл в бывшую чайную №16/27, несмотря на дневное время расцвеченную неоновыми надписями:

ПИВБАР БЕЛОМОРЬЕ ПО КОЛЕНО.

“В пивбаре было накурено до синевы. Народу было очень много, пили не только пиво и разговаривали о вещах непонятных: что под Коробцом расстреляли дальнобойщиков и ехать теперь приходится в объезд; что пост ДПС уже неделю как с пятнадцатого километра убрали; что водка – дрянь, горит как бензин, а ни шиша не действует.
Пахло потом, водкой, застарелым куревом и кислым пивом.
Не занятые разговорами люди пристально разглядывали мою машину времени, и я радовался, что не оставил её у входа в пивную – точно, спёрли бы.
Я взял себе кружку пива и солёных сухариков.
Местных денег у меня не было. Подавальщица страшно удивилась, но всё же взяла у меня пять рублей одной бумажкой.
-Ходют, тут, нищеброды. Перепродам нумизмату Абрамычу, – проворчала буфетчица.
Я устроился в укромном углу и принялся за пиво.
За соседним столиком сидели два молодых человека, похожих на портовых грузчиков, и поэтому сначала я на них внимания не обратил. Так же, впрочем, как и они на меня. Но когда я допивал пиво, до меня долетело слово “диван». Затем кто-то из них произнёс: “…А, типа, браток, тогда непонятно, типа, зачем он, вообще, нас подрядил, если у него, типа, там своя баба подводчица есть?”, и я стал слушать.
К сожалению, говорили они негромко, да и сидел я к ним спиной, так что слышно было плохо.
“…никаких делов… только диван…, …такому волосатому.., …диван… шестнадцать тонн…, …расколется при первом скачке…, …легче подорвать когти…, …на киче сидеть..., …бритву навострю…, …не может он без дивана…”.
Тут за спиной задвигали стульями, я обернулся, но они уже шли к выходу – два здоровенных парня с крутыми плечами и спортивными затылками.
Некоторое время я ещё видел их в окно, они перешли площадь, и сели в чёрный, стремительных обводов, автомобиль.
Автомобиль рявкнул клаксоном, распугивая полуголых прохожих, чуть не сбил на переходе бабку в чёрном платке с сумкой на колёсиках и умчался.
Я догрыз сухарики, и тоже вышел. Диван их, видите ли, волнует, думал я. То, что вокруг творится, их не волнует. То, что честных людей разыскивают, их не волнует.” (**)

Тут меня пронзила мысль: -А, ведь это очень символично, что в этом мире разыскивают честных людей!

Я вскочил в седло машины времени: повернул, отжал, нажал, отпустил…

Машина дала задний ход.

Вокруг уже появился знакомый туман.

Последним, кого я увидел в этом мире, был кот Василий.

Он вылез из кустов, посаженных около пивбара.

Был он, по-молодому худ и по-боевому зол.

Шкура на нём висела клоками, одно ухо у него было разорвано.

До меня донеслись его выкрики: -М-мя-я-у! Ну, держись, рыжий Ваучер! Я тебе откручу …

Оставалось только догадываться, что собирался открутить кот Василий коту с иностранной кличкой Ваучер.

Но я уже был далёк от описываемого будущего.

К тому же, при движении назад машина времени рыскала по сторонам поэтому приходилось всё внимание уделять управлению.

Один раз меня занесло в описываемое будущее, где не по воде, а по земле, стреляя из всех орудий главного калибра, на меня на полных парах нёсся настоящий линкор.

Стоял он на множестве гусениц и производил при движении оглушительный грохот.

Я припомнил, что читал подобную фигню у Казанцева.

Тем не менее, пришлось оттуда выворачивать.

За этими делами я не заметил, как вновь очутился в мастерской Седлового.

Я выключил двигатель и, буквально, сполз в изнеможении с машины на пол.

Немного отдохнув, я просочился по канализации к себе в лабораторию.

Первым делом, я маханул два стакана гореутолителя.

Потом произнёс заклинание и, подложив руки под голову, вытянулся в воздухе посреди лаборатории.

Я обдумал виденное мною в путешествии на машине Седлового.

Сейчас на передний план моих размышлений выползла одна мысль.

Примем за постулат, что виденное мною действительно является описываемым будущим.

В этом будущем я видел свой Институт и кое-кого из нашего Института.

Это должно означать только одно – кто-то написал о нашем Институте, допустим повесть.

Я догадывался, кто это мог быть - те самые братья-писатели, которые давали свою книгу Саше Привалову на рецензию.

Помнится, были в их повести три главы…

И тут стало мне так странно…

Вдруг понял я, что тот мир, который я считаю настоящим, в котором живу я и мои друзья; мир в котором существует НИИЧАВО АН СССР, это, тоже, кем-то придуманный мир.

В моём воображении появилось какое-то существо, аморфное, не имеющее пола, совести, чести, добра.

Это существо имеет множество непроизносимых вслух имён.

Это существо невидимо, но присутствие его ощутимо.

Это существо выдумывает всякие пакости, становящиеся в описываемом будущем реальностью для миллионов людей. 

Я уже не лежал в воздухе, а стоял посередине лаборатории, в такт мыслям размахивая сжатыми кулаками.

Вот что я сделаю...

В Витькиной лаборатории стоит диван-транслятор.

Он является генератором М-поля, превращающего реальность в действительность сказочную.

Когда-то, во тьме веков его придумал и собрал собственными руками учёный Бен Бецалель.

Я задумал изменить в трансляторе направление вектора-магистатума.

Изменив направление вектора, я смогу превратить наш сказочный мир в реальность.

Мир, в котором понедельник начинается в субботу.

“Мы изобразили мир, каким мечтаем его видеть, мир, в котором мы хотели бы жить и работать, мир, для которого мы стараемся жить и работать сейчас.” (***)

Так написали братья-писатели в предисловии к повести “Возвращение”.

Я напишу о том, что я видел в путешествии.

Я напишу то, о чём думал по этому поводу.

А, потом, я пойду и изменю направление вектора-магистатума.

Постамбула.

Конечно, мы догадались кто автор записок найденных под диваном.

Я не знаю, что конкретно произошло в лаборатории Корнеева.

Как не знают этого и другие.

Настоящего Эдика никто больше не видел.

С нами остался его дубль.

Он, конечно, супер…

В командировке мы не заметили подмены.

Но вот потом, когда настоящий Эдик исчез…

И теперь мы знаем, о чьей безвременной кончине нам поведал попугай Фотон.

Удалось ли Эдику изменить направление вектора-магистатума?

Ясно только одно – Эдик влез в схему транслятора и произвёл какое-то воздействие с помощью его М-поля.

После этого воздействия диван утратил свойства прибора и превратился в обыкновенный диван.

Сейчас диван стоит в Изнакурнож, дом 13, на улице Лукоморье.

Стоит он в той же комнате, в запаснике, где я его увидел в первый раз по приезду в Соловец.

Диван мягкий, полуторный, инвентарный номер одиннадцать двадцать три, разбазариванию не подлежит.

Позже мы узнали, изменилось ли направление вектора-магистатума.

Но это уже совсем-совсем другая история.

Отредактировано КФТ (2016-01-20 15:07:49)

Прыжок в воду
или
старый Пигмалион.

Однажды летом, после невыносимо жаркого и душного городского дня, со стороны Андреевского монастыря, на набережной, по-над самой рекой, размеренно, не спеша двигались два господина.

Раскалённое солнце всё никак не хотело закатиться куда-то за окраину далёкого Кунцево, бросая сквозь ущелья улиц и между плоскими фасадами высоких старых домов, что стоят вдоль набережной, потоки косых слепящих лучей на заросший деревьями высокий противоположный берег.

Господами этих граждан мы назвали весьма условно, дабы соответствовать маркёру времени повествования, ибо…

Ибо граждане эти были одеты достаточно легкомысленно для своего весьма почтенного возраста.

Один гражданин, высокий, плотного, пикнического телосложения, был одет в футболку с короткими рукавами с детализированным изображением пистолета “кольт-питон” на груди.

Кроме того, на гражданине имелись чёрные шорты из лёгкой материи, доходящие до колен.

Обут гражданин был в дорогие сандалии для пешего туризма.

В руках он держал складные треккинговые палки.

На коротко стриженной голове у гражданина имелась высокая зеленовато-серая бейсболка с коротким козырьком.

Непосредственно на круглом лице, с добрейшей формы носом Санта-Клауса, располагалась седая бородка-эспаньолка и чёрные солнцезащитные очки.

Второй гражданин, тоже высокий, тоже пикнического сложения, но более, на чуть-чуть, рыхловатый, одет был попроще, но и поосновательнее.

Впрочем, что считать основательным в его гардеробе?

Да, разве что, светло-синие "рэнгэлэровские" джинсы и закрытые, но лёгкие, кожаные летние кроссовки, более похожие на спортивные тапки.

Камуфлированная, цифровой расцветки натовская футболка,  по причине жаркой погоды не заправленная в джинсы, очки-хамелеоны в светлой стальной оправе на носу, да белая сетчатая бейсболка на голове, дополняли его облик.

Про черты лица этого гражданина говорить особо не интересно.

Так, не слегка брылястое полное лицо, каковое приобретается от малоподвижного образа жизни и не только вредного, но и вкусного питания…
 
Сторонний наблюдатель, назвал бы этих граждан стариками, но в этот закатный час, столь располагающий к вечернему отдыху в обществе друзей или подруг, неожиданно пустынно было на мощёной серо-чёрной крупной плиткой набережной .

Также тревожаще- странно пустовала и прогулочная аллея на втором ярусе этой набережной.

Некому в округе было называть этих граждан стариками.

Впрочем, граждане по сторонам не оглядывались, занятые своим разговором.

Тот, что попроще, обращался к своему спутнику, поглядывая, то себе под ноги, то сбоку на собеседника:

-А, вот там, Амвросий, на Хамовническом, и была наша школа. Номер сорок четыре... А, совсем рядом, метров сто всего, стоял её дом. Красного кирпича. Девять этажей. Она там жила. Звали её Ира. Я несколько раз, по тогдашним представлениям об ухаживании за девочками, нёс её портфель от школы до дома. Была она кукольно-красива. Глаза голубые. Волосы русые. И большие белые банты на голове. А потом мои родители получили квартиру, уехали мы в другой район, и я её больше никогда в жизни не видел. Я там проучился до шестого класса…

Тот, что с бородкой и с палками в руках, несколько раздражённо отвечал:

-Слушай, Фока, я уже много раз про это слышал. Как только мы проходим мимо – ты каждый раз рассказываешь мне эту историю. Причём одними и теми же словами… Ты бы лучше сходил к врачу, сдал анализы. Он бы тебе прописал лекарства. Вот я – сходил к врачу, прошёл обследование. Доктор мне выписал лекарство. Я теперь каждый день принимаю статины и знаю, что инфаркта или инсульта у меня не будет. Статины, это такая хрень, которая не даёт бляшкам атеросклероза оторваться от стенок кровеносных сосудов. Вот я – пью статины, и – спокоен. А у тебя, сам говоришь, одышка….

Фока ответил, ничуть не смущаясь:

-Ты уже говорил про статины. Не люблю я к в нашу поликлинику ходить. Туда одни больные ходят. Ещё заразишься от них чем-нибудь… Слушай! Это же моё детство. Как я могу про него забыть? А, вот представь, мы сейчас мимо идём, молодые такие, красивые, а она, старенькая такая, тоже в очёчках, сидит у окна в своём доме, смотрит через реку, а там я иду… А, она и не знает…

Амвросий, тут же:

-Ага! Ждёт она тебя! На лабутенах, нах, и в офигительных штанах!

Фока, обиженно:

-Вечно ты… Не пачкай мои чистые юношеские воспоминания своими грязными инсинуациями!

Амвросий, улыбаясь:

-Ага! По речам сразу видно литератора!

Фока, смягчаясь:

-От литератора и слышу! Сам такой! Я тебя не обзывал! Сколько раз говорил тебе – пиши мемуары! У тебя такая жизнь была интересная. Со столькими людьми встречался. Сколько историй мог бы написать….

Амвросий, останавливаясь на ходу:

-Я же тебе сто раз говорил – ни хрена не помню!

Фока, тоже останавливаясь:

-Понимаю! Это тоже счастье – не помнить ничего. Всякую фигню помнить - себе дороже выходит…

Фока огляделся по сторонам.

Пустынна была изгибающаяся лукой, уходящая вдаль, набережная.

Тени высоких домов пали на ровную водяную поверхность реки, превратив её в тёмную, слегка колышущуюся полосу, разорванную в нескольких местах багровыми потоками солнечного света, бьющими в пустоты между домами.

Сами дома, резкими чёрными прямоугольниками, были как-будто вырезаны на фоне пламенеющего закатного неба.

Эти прямоугольники были испещрены ещё более чёрными провалами открытых настежь окон.

Дневной зной всё не покидал раскалённый за день солнцем город.

Нижний ярус набережной был ограждён от реки невысокий округлым гранитным парапетом.

Над набережной пологий земляной откос удерживала подпорная стенка, облицованная серым гранитом, в которой были устроены ниши с деревянными скамьями.

По верху откоса шла прогулочная аллея.

На самом склоне располагались сходы в виде лестниц.

Самый большой сход был оформлен в виде ступенчатого каскада.

На самом верху, на постаменте стояла скульптура готовящейся к прыжку в воду девушки в купальнике.

Заканчивался каскад небольшим бассейном, окружённым балюстрадой.

По краям бассейна, ближе к реке, на пьедесталах стояли скульптуры двух босоногих мальчиков-пионеров в тюбетейках, рубашках и бриджах.

На шеях у них имелись галстуки, не повязанные узлом, а заправленные, по-старому, в зажимы.

Мальчики держали в руках рыб, из пастей которых в бассейн били струи воды.

По бокам бассейна имелись две гранитные лестницы, составляющие нижний ярус всего каскада.

Именно в этом месте Фока остановил своего приятеля Амвросия.

В былые времена они бы с удовольствием закурили по сигарете.

Но былые времена прошли, оставив от сигарет приятные воспоминания, мешающиеся с реальной одышкой и пугливыми мыслями о возможной саркоме.

И если нельзя было закурить, то можно было поговорить.

Обычно в этом занятии, на правах аборигена этих мест, солировал Фока.

Вот и сейчас он принялся рассказывать Амвросию о том, что на одном из школьных уроков физкультуры, катаясь зимой на лыжах по крутым склонам, он, Фока, чуть не сломал себе правую ногу.

На что Амвросий не преминул ответить дежурной фразой про то, какую крайнюю часть тела можно сломать сдуру.

Потом, Фока без перерыва переключился на ещё одну любимую тему.

Повернувшись спиной к реке, Фока, потянув за рукав Амвросия, заставил его тоже повернуться, и указав рукой на скульптуру девушки-ныряльщицы, несколько патетически воскликнул:

-Сколько раз, тогда, в прошлом времени, я проходил мимо этой ныряльщицы. Она казалась мне такой красивой! Сколько раз, в своих мечтах, я видел как она оживает, сходит со своего пьедестала и мы идём с ней, рука об руку, по аллее. И, вот, прошли десятки лет… Десятки лет, Амвросий! Я уже законченный старик, а она… Она всё так же молода и прекрасна! Проходит всё! Пройдём и мы, не станет нас, а она, всё такая же молодая и красивая, будет стоять здесь, у реки… А меня уж не будет...

-Опять ты несёшь эту хрень! Молодая, красивая... Рука об руку... Она - статуя. Она - не живая. А ты - старый хрен. Или ты имеешь что-то возразить? –насмешливо произнёс Амвросий.

-Имею! Я протестую против слова старый! И... И как хочется снова стать молодым! Стать снова молодым…, -заныл Фока.

-Обратись к профессору Преображенскому. Он тебе пересадит тестикулы шимпанзе! –рассмеялся Амвросий и дружески похлопал приятеля по плечу.

-Позвольте разрешить ваше затруднение! –раздался за спинами наших друзей мужской голос.

Впоследствии, когда, Фока и Амвросий вспоминали эту встречу на набережной, один утверждал, что незнакомец говорил басом-профундо, а другой настаивал, что тенором-альтино.

На самом-то деле, голос у незнакомца был совершенно обыкновенный – баритон.

По поводу одежды незнакомца, потом, тоже, вышли разночтения.

Фока утверждал, что незнакомец был одет в полотняный костюм от Армани, шёлковую рубашку и мокасины от Феррагамо.

Напротив, Амвросий был убеждён, что на незнакомце был строгий вечерний костюм от Кельвина Кляйна и башмаки бренда Барракуда.

Эти утверждения Фоки и Амвросия категорически не могли отменить того факта, что незнакомец носил рубашку и штаны марки Кэмел, а на ногах у него были кроссовки от Гуардиани.

И с цветом волос вышла незадача.

По версии Амвросия незнакомец был жгучим брюнетом, тогда как Фоке он показался блондином.

По правде сказать, незнакомец был лыс как полено, что скрывал, низко натянув на голову панаму-федору.

А лет ему было, с виду, сорок с лишним. Вот тут друзья сошлись в своих мнениях.

-Французский, – подумал Фока.

-Английский, – подумал Амвросий.

И тот и другой ошиблись.

Потому что незнакомец оказался вовсе не английским, или, того обыкновенней, не французским евреем, а и вовсе непонятно кем.

Резкие черты узкого лица, загоревшего под нездешним солнцем , не помогали в определении его национальной принадлежности. 

– Вы о чём-то сожалели, как я случайно услышал, проходя мимо? – неожиданно обратился к Фоке неизвестный, – вы хотели оживить эту особу на пьедестале и снова стать молодым?

-Проходите, гражданин, чего вы цепляетесь? –не очень вежливо ответил Амвросий, - можно подумать что вы специалист в этом вопросе.

-Собственно, я есть специалист в этом вопросе. Я есть специалист во многих вопросах. Абер, от меня это не совсем зависит. Точнее, не совсем от меня. Или, ещё точнее, не только от меня, и не всегда тогда, когда я этого хочу сам, -незнакомец учтиво прикоснулся серебряной рукояткой трости из чёрного эбенового дерева к полям своей панамы.

Фока с Амвросием готовы были поклясться, что до этого момента руки незнакомца были совершенно пусты.

-Позвольте представиться, господа, я - доктор философии. Я из Германия прибыть на дас конференц в фаш хород, -в речи незнакомца неожиданно появился сильный акцент.

-Фот мейн физитка, -с этими словами незнакомец протянул Фоке белый картонный прямоугольничек, моментом возникший между пальцев его правой руки.

Фока вслух прочитал: -Доктор философии... Пэ ха Дэ, какой-то...

Амвросий же, смотрящий на карточку с другой стороны, так сказать "вверх тормашками",  тоже сумел прочитать на карточке напечатанное иностранными буквами слово “доктор философии” и ещё буквы PhD, которые он принял за имя и отчество.

Ещё там была фамилия доктора, начинающаяся на букву М.

Но фамилии Амвросий рассмотреть не успел, потому как простак Фока, бросив на визитку весьма поверхностный взгляд, поспешил вернуть её неизвестно откуда появившемуся иностранному доктору.

Отредактировано КФТ (2016-02-14 21:21:40)